Александр во всю прыть мчался к кузнице Германика. Дорожная пыль под его ногами была мягка, как ковер, но, вздымаясь, забиралась в нос и заставляла то и дело чихать. Время от времени мальчик поглядывал на небо: солнце приближалось к зениту, и он боялся, что не успеет до заката добраться к отцу. Только бы не опоздать!.. А что отец защитит Клеона, в этом он не сомневался.
«Я бы вдвое скорей добежал, если б не чихал, — думал он. — Вот уж никогда и в мыслях у меня не было, что придется состязаться в беге с конями самого Феба… О, путь указывающий Гермес, уменьши пыль на дороге! Ты хозяин всех дорог!.. Что тебе стоит исполнить мою просьбу?»
Но Гермес не внял молитве Александра: пыль по-прежнему окутывала его, словно завеса. А после полудня мальчика нагнали деревенские повозки, в которых среди узлов сидели женщины и дети, и тут из-под колес поднялась такая туча пыли, что мальчик остановился, кашляя. Женщина, ехавшая последней, придержала осла:
— Садись, подвезу до перекрестка.
— А мне как раз туда и надо! — Не заставляя повторять приглашение, Александр забрался на повозку и состроил гримасу сидящим в ней малышам.
Дети залились смехом.
— Им все весело, — сказала женщина. — Не понимают, что не для забавы едут в чужие места. — Она ткнула хворостиной навострившего уши ослика: — Ну, ты!.. Тебе только бы слушать, о чем люди говорят. Беги, знай! — Некоторое время она молча погоняла осла, потом снова обернулась к Александру: — Не убегаешь ли и ты от войны?
— От какой войны?
— Разве ты не знаешь, что уже два дня возле нашей деревни рабы сражаются с легионами Публия Вариния? Ты не здешний, что ли?
— Здешний. Я из дома Гнея Станиена, сенатора.
— А-а, знаю… — Женщина вздохнула. — Много зла твой господин причинил нашей деревне…
— А ты Спартака видела? — прервал ее Александр.
— И на вилле Станиена знают это имя? — повернулась к нему женщина.
— Еще бы! Я сам пойду сражаться в его армию! — гордо сказал Александр.
Женщина с любопытством его оглядела:
— И ты туда же? Кому ты, такой, нужен?
— Ты бы посмотрела, как я из лука стреляю!
— Муж мой тоже ушел к Спартаку, потому что, говорят, Спартак добр и делит военную добычу поровну между всеми.
— Так зачем же ты увозишь детей?
— А чем мне их кормить? Поля да огороды солдаты вытоптали. Вот и везу детей к сестре в город, она замужем там за брадобреем. — Женщина скорбно покачала головой и отвернулась. — Опять зазевался? Я тебе!.. — Она взмахнула хворостиной, и осел побежал быстрее. — Вон уж и кузница видна.
Растянувшись на горной тропинке, с перевала двигалась к кузнице вереница людей, ведущих на поводу нагруженных мулов. Впереди этого каравана ехал на осле человек в темном хитоне.
— Что за люди там спускаются? — спросила женщина, останавливая осла.
— Наверное, наш домоправитель. Вон для него и петорита стоит. Теперь я уж все равно, что на месте. Да помогут тебе боги благополучно добраться и найти изобилие в доме твоей сестры.
Раннее возвращение Хризостома спутало все планы Александра. Что с перевала спускается именно он, не подлежало сомнению. Теперь невозможно взять лошадь. Как же быть? Подождать, пока Хризостом подъедет к кузнице, и попросить у него осла?.. Это долго. Да и опасно домоправителя обманывать. Ему не скажешь, что вилика послала его со спешным поручением, а лошади не дала. Хризостом может потребовать от вилика отчета, и тогда выяснится, что Александр солгал; а за ложь полагаются плети.
Вон чернеют на песке у кузницы тени двух всадников. Попросить лошадь у них?.. Но они, кажется, не собираются здесь задерживаться, иначе слезли бы с коней. Не стоит и время тратить на разговор с ними. Он подбежал к рабу Станиенов, который, лежа в петорите, глядел, как паслись выпряженные лошади.
— Эй, Кастик, вилика (для пущей важности Александр назвал мать должностным именем) посылает меня к отцу и велела взять у тебя одну лошадь.
— А я что же — на себе повезу домоправителя? Вон он уже спускается с перевала.
— Конечно, теперь нельзя, — согласился Александр. — А не знаешь ли, у кого бы здесь раздобыть коня?
— Попроси у Германика. Недавно он купил себе клячу. Александр побежал в кузницу. Один из помощников Германика стоял у мехов, раздувая в топке огонь; другой нагревал брусок; третий, зажав щипцами, поворачивал раскаленный брусок на наковальне, а сам Германик, рассыпая при каждом ударе искры, бил молотом так ловко, что железный брусок под его ударами превращался в топор.
— Эй, Германик! — Александр остановился в дверях. — Дай мне твою лошадь, вилика посылает меня к отцу, а…
Не прекращая работу, кузнец прервал Александра:
— Знаю я эти проделки. Прокатиться верхом захотелось?
— Ничего подобного! Мать посылает меня к отцу на конские пастбища.
— Если бы вилика тебя посылала, она и коня тебе нашла бы, — спокойно ответил Германик. — Сознайся лучше, что соврал. А лошадку я тебе не дам — она уже не молоденькая, чтобы на ней по таким скверным дорогам носиться.
Александр вздохнул.
— Слушай же… Клянусь моим гением-покровителем, что говорю правду! Хозяин приказал сегодня вечером бичевать Клеона, а он ни в чем не виноват…
— Какого Клеона?
— Сицилийца. Он немного старше меня. Ты его видел: Он приехал на виллу с молодым господином. У него еще такая замечательная собака была… огромная, как теленок…
— Какую-то собаку припоминаю, — отозвался кузнец, — а мальчика что-то не заметил.
— Он мой друг, и я спешу к отцу, чтобы он скорее ехал домой и упросил господина отменить бичевание.