— Не надо Луция! Он будет браниться. А я ничего плохого не делаю. Я только посмотрю на педагога и пойду спать. А если я не посмотрю на него, я все буду думать, думать, какой он… и не засну.
Фульвия улыбнулась, проведя рукой по кудряшкам сына:
— Хорошо, хорошо, дорогой! Вот только вернется Азур, и ты поедешь.
Клеон, воспитанный в послушании и уважении к родителям, с неодобрением смотрел на эту сцену. Нянька, постояв за дверью, вернулась.
— Господин послал нового библиотекаря в Тускуланскую виллу за книгами, которые надо переписать, — сообщила она только что придуманную новость. — С ним уехал и его помощник, чтобы показать дорогу. Дверь библиотеки заперта, и ключ у молодого господина.
— Ничего не поделаешь, — развела руками матрона. — Придется тебе ехать в спальню. А завтра, как только встанешь, я пришлю к тебе библиотекаря, и он расскажет тебе какую-нибудь интересную историю. — Притянув к себе сына, она поцеловала его: — Да хранит тебя твой гений-покровитель.
— Не буду спать! — надул губы Гай и протянул руки Клеону: — Посади меня на лошадь.
Нянька поспешила положить на спину собаки коврик.
Помня наставления Клеона, Лев не зарычал, только клыки его невольно обнажились от боли, которую причинил ему малыш, задев ногой раненое плечо. Этого было достаточно, чтобы Фульвия вспомнила о драке в вестибюле. Боясь нового взрыва слез и капризов, она не запретила Гаю ехать верхом, но Клеону погрозила пальцем:
— Если собака укусит малютку, ты будешь распят за Эсквилинскими воротами!
С этим напутствием Клеон и Гай в сопровождении нянек спустились по ступенькам в длинное помещение, откуда можно было попасть в летние спальни женщин, комнату нянек и детскую.
Стоя в дверях, Фульвия с беспокойством смотрела им вслед, пока не услышала, что они благополучно добрались до спальни Гая.
Передав Гнею Станиену деньги, полученные от булочника и вольноотпущенников-торговцев, и докладывая, как выполнил остальные поручения, Хризостом не забыл рассказать и о поражении претора Клодия.
— К предводителю гладиаторов Спартаку бегут, как говорят, сотни рабов, и вся Кампания объята волнением.
— А зачем ты сообщаешь об этом мне? — высокомерно спросил Станиен.
— Чтобы предупредить об опасности. Может быть, ты решишь, господин, поехать в какую-нибудь другую виллу?.. Или пошлешь в Кампанию одного меня, без молодого господина? Я мог бы разведать, действительно ли волнение так распространилось…
— Неужели я буду менять свои планы из-за кучки восставших рабов? — возмутился Станиен. — Надеюсь, ты не забыл послать на виллу гонца, чтобы Луцию выслали к перевалу лектику и приготовили к вашему приезду обед и спальни?
— Все было сделано в тот же час, как ты повелел, господин.
— Ну и отлично! — кивнул Станиен. — Выполняй приказания, и больше от тебя ничего не требуется. Можешь идти! — И, когда домоправитель, поклонившись, повернулся к двери, снисходительно добавил: — Во всяком случае, я ценю твою преданность.
Выйдя от Станиена, Хризостом отправился проверить, заперты ли кладовые и погреба, и опечатать их на ночь. Вспоминая разговор с хозяином, он насмешливо кривил рот. Преданность?.. Ему решительно все равно, что случится с Гнеем Станиеном, Фульвией или Гаем. Он тревожился только за Луция, своего воспитанника, которого он втайне любил, как сына. Он готов был рисковать своей жизнью, но не жизнью Луция, и волновался, раздумывая об опасностях, которые могут угрожать в Кампании его любимцу. Как уберечь от них Луция?.. Предупредить его?.. Уговорить, чтобы он остался дома и предоставил Хризостому самому проверить, как приготовлена вилла к приезду господ?.. Бессмысленно! Луций высокомерен не меньше, чем его отец. К тому же он молод и смел, опасность только подзадорит его.
Опечатав погреба и кладовые, Хризостом пошел в помещение, где спали рабы. В длинной низкой комнате едва мерцал чадящий светильник. Пятьдесят или шестьдесят невольников, распластавшись на деревянных нарах, храпели и стонали во сне. Хризостом пересчитал их. За исключением нового пастуха, все были на месте. Постояв некоторое время и удостоверившись, что сон их не притворен, Хризостом запер дверь на ключ и, спрятав его на груди, отправился искать Клеона. Мальчик встретился ему на лестнице, ведущей в сад.
— Ты зачем тут?
— Мы со Львом свезли маленького господина в спальню… и ждали, пока он не уснул. А потом госпожа нас отослала, но не сказала, куда нам идти. А я не знаю…
— Ступай за мной.
Домоправитель вернулся и, отперев двери, впустил Клеона. Остановить собаку он не решился, и Лев последовал за своим хозяином. Ключ снова щелкнул в замке. Клеон стоял, беспомощно озираясь, не зная, где лечь: Хризостом не указал ему места. Как отличалась эта грязная, душная комната от маленькой спальни, в которой он только что оставил Гая на мягком ложе, под пушистым одеялом из белой шерсти!
— Эй, сицилиец! — услышал он оклик Панфилона. — Иди сюда. Гней еще не приготовил для тебя ложа. Так и быть, уступлю тебе, по знакомству, часть своего пуховика.
Он подвинулся, и Клеон растянулся рядом с ним на дощатых нарах, блаженно вздохнув: «Наконец-то кончился этот длинный, полный отвратительной сутолоки день!» Приблизив губы к уху Панфилона, он шепнул:
— Кажется, гладиаторы победили золотого центуриона…
— Какого там еще центуриона? — сонно пробормотал Панфилон. — Старый козел обязан указать тебе место для сна. Ты завтра потребуй. — Повернувшись на бок, он захрапел.