Приключения мальчика с собакой (Художник И. Архипо - Страница 59

Гай озадаченно посмотрел на брата:

— Я еще маленький.

— Это не оправдание! — строго сказал Луций. — Каждый человек сначала маленький, а потом вырастает. И все его качества и привычки вырастают вместе с ним. Маленький трус и лгун делается большим трусом и лгуном, а из храбрых и стойких мальчиков вырастают герои. Я хотел бы, чтобы мой брат вырос героем, а не мямлей и плаксой.

— Да, — вздохнул Гай, садясь в постели, — я попробую.

— Тогда сейчас же встань, умойся и поешь.

Гай, кряхтя, слез с кровати.

— Прикажи няньке, мама. Пусть она умоет меня.

— Отлично, — сказал Луций. — В таком случае, я иду.

Спускаясь с лестницы, молодой Станиен улыбался: «Чудесная мысль — напугать отца колдовскими чарами! Голова его забита суевериями. Кажется, я нашел средство предотвратить глупую жестокость».

Старый Станиен сидел на кровати и, перегнувшись через свой живот, как через стенку, следил, как раб затягивал его голени ремнями (Станиен даже в деревне носил сенаторские башмаки с высокой шнуровкой в четыре ремня).

— Что там еще? — сердито спросил он, когда Луций заглянул в дверь.

— Я узнал сейчас нечто очень важное для нашей семьи. Но сообщить тебе это могу только наедине.

Сенатор встал, топнул ногой, потом — другой, пробуя, не туго ли затянуты ремни, и приказал рабу:

— Выйди!

Когда тот закрыл дверь, Луций с таинственным видом приблизился к отцу:

— Я узнал, что он колдун.

— Кто? Это раб? — изумился сенатор.

— Нет. Сицилиец.

— О-о? — Склонив голову набок, Станиен хитро прищурился: — С каких это пор ты стал верить россказням старух? Я уже слышал это от твоей матери.

Подражая Хризостому, Луций покачал головой:

— Нельзя пренебрегать подобными предупреждениями. А что, если мать оказалась прозорливее нас с тобой?.. Не забудь, эти головорезы-гладиаторы рядом. Твоя несправедливость может возмутить наших рабов, и они присоединятся к ним. Мы будем одни перед многочисленными врагами… — Видя, что отец хочет возразить, он поспешно добавил: — Даже те, кто нам; предан, будут раздражены…

Старший Станиен возмущенно вздернул голову.

— Они сочтут несправедливым это наказание, — сказал Луций. — Какими-то путями им становится известным все, что у нас тут делается. А ты даже не захотел выслушать сицилийца, чтобы установить истину… Ты прав: я не верю в колдунов, но… я считаю, что в минуту опасности лучше быть суеверным, чем неосмотрительным.

Речь сына произвела на сенатора впечатление. Затрудняясь принять какое-нибудь решение, он глядел в пол и жевал губами. Казалось, он внимательно рассматривает мозаику под своими ногами.

Луций начал терять терпение.

— Н-не знаю, — промямлил наконец Станиен. — Если я отменю наказание, они сочтут это трусостью.

— Они сочтут это милосердием, отец.

— Милосердием?.. Это очень опасно! Во всей истории Рима нет ни одного случая, чтобы человек, поддавшийся милосердию, не погиб. Сила — вот что помогло Риму стать властелином мира!

— А разве сила на твоей стороне? — спросил молодой Станиен.

— Ты забываешься! — вспыхнул сенатор.

— Нет, отец. Мы с тобой можем говорить откровенно. В Риме нас защищает твое звание, богатство, весь строй Республики. Здесь же мы одиноки. Рабов много, а нас только трое!.. Да-да, трое! Никто, кроме Хризостома, не станет защищать нас с оружием в руках.

— Возмутительные речи! — вскипел Станиен и, как всегда после вспышки, тут же обмяк: — Может быть, ты и прав… — Он снова пожевал губами. — Не знаю… Подумаю… Иди… И пошли ко мне Мардония. Я его заставлю рассказать мне истину!

— Опять Мардония?! Или ты хочешь погубить себя и всех нас? Разве он скажет тебе правду?

— Но-но! — вспылил Станиен. — Кто ты такой, чтобы учить меня?

— Я не учу тебя, отец…

— Ты всего-навсего мой сын! — не слушая Луция, кричал сенатор.

— Я умоляю тебя, отец, а не учу. Я умоляю тебя: пожалей хоть Гая, если не жалеешь меня и мать!

Толстяк отдувался, не в состоянии вымолвить ни слова. Луций поспешил воспользоваться этой невольной паузой:

— Если бы видел, как Гай плакал, требуя, чтобы ему вернули его раба — этого мальчишку, которого ты ему подарил!.. И как мужественно взял он себя в руки!.. — И Луций описал отцу сцену в детской.

Гней Станиен умиленно улыбнулся:

— Так он хочет стать достойным звания консула?.. Ишь, маленький честолюбец!.. Ну хорошо… Не надо Мардония. Я все обдумаю сам.

— А что сказать Гаю? Может быть, ты хочешь его видеть, отец?

— Нет! — отрезал Станиен, испугавшись встречи со своим своевольным сынишкой. — Я должен сперва подумать. И вообще мне это надоело! — выкрикнул он, снова распаляясь. — Никогда еще наказание раба не вызывало в моем доме столько волнений! Довольно толковать об этом сицилийском мальчишке, у меня есть и другие заботы!

Луций, зная отца, понял, что ничего больше не добьется, и со вздохом вышел.

Глава 10. Пробуждение Долговязого

Долговязый проснулся от птичьего щебета и блеяния голодных овец. Высунул голову из шалаша… Что это? Мерещится ему или действительно нет ни одной овцы на пастбище?.. Все загоны были заперты. Сбившись в кучи у выходов, овцы блеяли на разные голоса: одни — гневно, другие — печально, третьи — словно подпевая, чтобы не отстать от подруг. Больше всех бесились полугодовалые ягнята; стуча раздвоенными копытцами в тростниковые стены, они влезали друг на друга и подпрыгивали, в надежде очутиться по ту сторону загородки.

«Вот те на! — подумал Долговязый. — А где же хваленый сицилиец со своим псом?» Он бросился открывать ближайший загон. «Ну погоди же ты! — ворчал Долговязый, выпуская овец. — Я этого так не оставлю. Пусть только приедет старший пастух или вилик, я им расскажу о твоем усердии! Ну как я один переведу овец на новое пастбище?.. Вместо того чтобы помочь мне убрать загоны да погрузить на лошадей плетенки и колья, он сбежал куда-то!.. Да еще — с собакой!»